Анналы Хичи - Страница 44

Я делаю, что могу – по большей части, – и это все, что я могу сделать.

Я понимаю, что важно. Не хуже Альберта я знаю, что Враг страшен. Если бы я спал, мне снились бы кошмары (я сплю, вернее, делаю вид, что сплю, но это совсем другое дело) о вселенной, обрушивающейся нам на головы, и меня охватывает возбуждение или депрессия, когда я думаю об этой банде, которая сидит в своем кугельблитце, готовая в любую минуту выйти и сделать с нами то же, что она сделала с лежебоками, с существами с кораблей-парусов и с теми, что погребены подо льдом.

Это важно, но есть и другое важное. Я по-прежнему настолько человек, что считаю важными и межличностные отношения. Даже если они в прошлом и остается только позаботиться, чтобы не было никаких обид.

После того как Альберт ушел, куда уходит, когда он мне не нужен, я долго плавал в гигабитном пространстве, ничего не делая. Очень долго. Настолько долго, что когда снова вернулся в Центральный парк, Клара заканчивала фразу:

– Робин, познакомься с моим...

Забавно. Я не хотел слышать, как она произносит слово «муж». И поэтому сбежал.

То, что я сказал, не нужно понимать буквально. Я не сбежал. Я убежал к другой, а именно к Эсси. Она была на танцплощадке в Голубом Аду, плясала польку с кем-то бородатым, и когда я появился, она весело, пропела:

– О, как приятно увидеть тебя, дорогой Робин! Ты слышал новость? Конфискация отменена!

– Прекрасно, – ответил я, спотыкаясь о собственную ногу. Она внимательней взглянула на меня, вздохнула и увела с танцплощадки.

– Плохо пошли дела с Джель-Кларой Мойнлин, – догадалась она.

Я пожал плечами.

– Еще продолжаются. Я оставил там двойника. – Позволил ей усадить себя. Она села напротив, облокотившись о стол и заботливо гладя на меня.

– Ага, – сказала она наконец, кивая в подтверждение своего диагноза. – Опять глупости. Боль. Распад. Весь этот вздор? И прежде всего Джель-Клара Мойнлин?

Я рассудительно ответил:

– Не весь, нет, потому что мне потребовалась бы целая вечность, чтобы рассказать, что меня тревожит, но, да, это в их числе. Она замужем, ты знаешь.

– Хм. – Она не добавила «Ты тоже женат», так что мне пришлось сделать это самому.

– Дело, конечно, не просто в том, что она замужем, потому что я тоже женат – и не хотел бы, чтобы было по-другому, честно, Эсси...

Она нахмурилась.

– О, Робин! Никогда не думала, что слушать будет так скучно, но сколько раз можно это повторять?

– Я говорю так только потому, что это правда, – возразил я; чувствам моим нанесена легкая физическая рана.

– Я и так знаю, что это правда.

– Ну, наверно, знаешь, – согласился я. И не знал, что сказать дальше. Обнаружил, что держу выпивку, и сделал большой глоток.

Эсси вздохнула.

– Хороший прием. Я себя хорошо чувствовала, пока ты не появился.

– Прости, но, честно, Эсси, мне не до приемов.

– Итак, еще одно глупое дело, – замученно сказала она. – Ну, хорошо. Выкладывай, что у тебя на бедном измученном уме. Что хуже всего?

Я сразу ответил:

– Все. – И когда она взглянула на меня так, словно этого объяснения недостаточно, добавил: – Просто одно за другим, верно?

– Ага, – сказала она и немного подумала. Потом вздохнула. – Какой ты глупый, дорогой Робин. Может, снова стоит поговорить с Зигфридом фон Психоаналитиком?

– Нет!

– Ага, – снова сказала она и опять подумала немного. Потом сказала: – Вот что я тебе скажу, мой дорогой старый глупец. Как насчет того чтобы улизнуть с приема и посмотреть дома хорошее кино?

Этого я от нее не ожидал.

– Что за кино? – удивленно спросил я. Но она не ответила. И не стала дожидаться моего согласия. Начала показывать.

Стихли звуки Веретена, исчезли прилетевшие на прием старатели Врат. Мы больше не были там. Оказались совсем в другом месте и увидели скамью с ребенком на ней.

Разумеется, это не реальное кино. Ведь в гигабитном пространстве нет ничего «реального». Просто компьютерные имитации. Но подобно всему другому, что каждый из нас в состоянии вообразить, внешне они совершенно «реальны» – зрение, слух, даже запах, даже холодок от прохладного ветерка и проникновение в (наши несуществующие) легкие полного сажи воздуха.

Все это мне очень знакомо. Мы смотрели на меня – ребенка меня, много-много десятилетий назад.

Я чувствовал, что дрожу, безотносительно к температуре воздуха. Ребенок Робинетт Броадхед по-прежнему, съежившись, сидел на парковой скамье. Так это место называлось – парк. На самом деле на парк не очень похоже. В другое время, может, зрелище было бы прекрасное, потому что за мной-ребенком расстилались холмы Вайоминга. Но они не были тогда прекрасны. Туманные серые груды в тусклом воздухе. Можно было даже увидеть взвешенные в воздухе частички гидроуглерода, а ветви всех деревьев были покрыты сажей и слизью. Я – ребенок, который был мной, – одет по климату, достаточно суровому. На мне три свитера, шарф, перчатки и вязаная шапочка, натянутая на уши. Из носа у меня течет. Я читаю книгу. Мне... сколько? Примерно десять лет. Читая, я кашляю.

– Помнишь, дорогой Робин? Твои добрые старые дни, – сказала Эсси со своего невидимого места рядом со мной.

– Добрые старые дни, – фыркнул я. – Ты снова рылась в моих воспоминаниях, – обвинил я – но без подлинного гнева, потому что мы и раньше часто и без ограничений вторгались в память друг друга.

– Но ты только взгляни, дорогой Робин, – сказала она.

– Посмотри, как тогда обстояли дела.

Мне не нужно было этого призыва смотреть. Я и сам не мог оторваться. Без всякого труда узнал сцену. Пищевые шахты, где прошло все мое детство. Сланцевые шахты Вайоминга, где раздробляют породу, нагревают ее, превращая в кератоген, а затем скармливают дрожжам и бактериям, чтобы изготовить одноклеточный протеин, которым питается почти все слишком многочисленное и слишком голодное человечество. В шахтерских городках, пока живешь, невозможно избавиться от запаха нефти, а жили там обычно очень недолго.